Уходящий год принес с собой не только войну. 18 ноября умерла мама.
Будда Шакьямуни говорил «Все знают, что умрут. Но никто не верит».
Даже спустя месяц я не могу похвастаться твердой верой. Аромат ее духов, рецепты карандашом, сообщения — длинные, как бумажные письма; фотографии — красная помада, черное платье с открытой спиной; ее механические часы, которые я завожу каждое утро — не спешат сблизить меня с твердым опытом осознания.
Доверительные отношения, наполненные радостью и поддержкой завязаны на тончайших связях, которые рвутся, оглушая звоном живое сердце.
Последнее путешествие к маме: боль, слезы, тревога, смех, люди с любящими сердцами, снежный праздничный Вильнюс, флиртующие улыбки кипрских таможенников, теплые объятия, горячие сырники и драники. Как у мамы.
Я зажигаю сандаловую свечу в стеклянной баночке каждый раз, когда пишу. Эта свеча горела на прощальном вечере: мы вспоминали маму, плакали, смеялись. Казалось, что она просто вышла. Вот-вот вернется, чтобы сказать «какие же вы все красивые! Я так рада, что вы пришли».
Я желаю, чтобы с последним вздохом свечи мамина любовь крепко проросла в меня. Чтобы я смотрела на себя так, как смотрела на меня она. Чтобы ее вера и восхищение питали мое сердце в самые темные времена.
Крепче обнимать, целовать, говорить доброе. Крошечное доброе сильнее тишины. Прощать. Питать силой живое и вдохновляющее.
В новом году я открою внутреннее писательское бюро. Буду для себя радостным, пухлым главредом. Вместо высокомерного носа у меня будет широкий плюшевый диван с торшером. Из торшера будет литься теплый желтый свет прямо на круглый столик с чашкой травяного чая и мисочкой шуршащих конфет. Я буду писать о смолистых соснах, растущих в неспешном климате, мягкой поступи маленьких шагов, отпечатках детских ладошек на взрослых сердцах. О добрых великанах, победивших холодную тьму.
Когда сердце будет укрывать студеная зима, я буду кутать ноги в шерстяные носки добрых слов.
Сундук взрослой жизни наполняется сокровищами прожитого опыта.
Уходит год.
